Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди
– Иду с царевым войском на католиков. Я немало пожил, пришла пора о смерти подумать, а умереть достойно надобно, так же, как и жить. Чем в набегах на купцов искать погибель или дома на печи ее дожидаться, лучше за святое дело в бой пойти и помереть со славою.
Есаул, одновременно с Чубом ставший слева от посла, как только тот умолк, смущенно улыбнувшись, заявил:
– Мне и вовсе не из чего выбирать. У меня от батьки вон кинжал остался, со шляхетского хорунжего добытый, а сын с отцом одним путем должны идти, чтоб в вечной жизни встретиться, – и вновь, отчаянно взмахнув рукой, закричал: – Чего зря душу себе и князю томить? Решайтесь, братцы, кто на католиков в поход идти согласен, переходи на нашу сторону.
Ряды станичников смешались, отважившиеся вступить в царево войско начали переходить на другой конец поля.
Как и следовало ожидать, желание воевать с поляками изъявили далеко не все. Примерно треть собравшихся на круг казаков откликнулись на государев призыв. Обернувшись к оставшимся спиной, говорить с ними больше было не о чем, Ванька, Емельян и Новосильцев принялись разглядывать свое войско, в котором набралось примерно с тысячу бойцов.
Для неискушенного в казачьей жизни князя особой разницы меж теми, кто изъявил согласие служить царю московскому, и теми, кто отказался, не было. Но Ивану с Чубом сразу стало ясно – за ними потянулись те, для кого воспоминания о причинах, побудивших их сбежать когдато в вольные края, уже утратили былую остроту. В то время как души и разукрашенные шрамами поротые спины большинства оставшихся еще хранили память о «милостях» Грозного-царя, его бояр да опричников. Впрочем, были, как всегда, и исключения из строгих правил жизни. К своему немалому удивлению, в крепко помельчавшем казачьем строе Иван увидел своего ближайшего соседа Сашку Ярославца. Похоже, Княжич немало поспособствовал преумножению числа царевых воинов, коль даже не проживший и полгода на Дону холоп боярский Сашка последовал его примеру. Восторженные взгляды Ярославца и многих прочих молодых станичников поселили в душе двадцатилетнего есаула не гордость, а грусть.
– А ведь я для них сейчас, наверное, как когда-то Кольцо для меня был – все умеющий, все знающий. Может, зря ты, Ваня, побратима не послушал, поспешил в царево войско вступить, – подумал он. – Ну сам-то ладно, до Емельяна мне, конечно, далеко, однако тоже много кой-чего в этой жизни повидал – и людей убивал, и золотишко горстями черпал, даже дочь мурзы ногайского в полюбовницах имел, но за мной ведь и другие потянулись, теперь придется если не перед людьми, так перед богом ответ за них держать.
От этих мыслей и нахлынувших воспоминаний о том, как, стоя над растерзанною мамой, впервые увидал Кольцо, Ивану сделалось совсем не по себе. С трудом дождавшись окончания новой речи Новосильцева, из которой усвоил только то, что выступает полк назавтра поутру и должен соединиться с московитской ратью где-то между Полоцком и Новгородом, он отправился к отцу Герасиму, только поп, пожалуй, мог развеять есауловы сомнения.
А в станице уже царило оживление. Новоявленные царевы воины, разбившись на мелкие ватажки, бурно обсуждали предстоящие сражения. На лицах большинства из них заметно было хмельное веселье. Неизбежная по случаю расставания с родимым домом гулянка помаленьку набирала силу. Ссылаясь на дела, Ванька кое-как отбился от приглашений принять участие в загуле и все-таки добрался до церкви. Новосильцев еще, видно, не вернулся, его стрельцы с дворянами по-прежнему сидели у ограды.
– Принесла нелегкая, – ругнулся Княжич, поворачивая к своей усадьбе. Увидев на подворье побратимова коня, он печально улыбнулся. Предстоящая встреча не обещала особой радости, но все же есаул был рад, что тот пришел к нему проститься. Зная нрав Кольцо, и то, с какою легкостью лихой разбойник расстается с недостойными людьми, Иван сразу понял, что атаман не до конца уверен в правоте своей.
– Проходи, хозяин, будь как дома, – язвительно промолвил Ванька-старший, увидев младшего. – Вот, гостинец тебе принес, – кивнул он на бочонок, что стоял возле стола. – На царевой службе-то еще когда удастся рамеи доброй отведать.
Сбросив шапку да пояс с висевшей на нем саблей на ковер, есаул уселся рядом и напрямую спросил:
– Осуждаешь?
– Ну, то, что ты попрешься на войну, уже вчера было ясно. Где ж такому молодому да горячему дома усидеть, а осуждать людей, на смерть идущих, не в моих правилах. Я, Ванька, о другом сказать хочу, будь, брат, осторожен. Князь, пожалуй, человек неплохой, говорит, по крайней мере, искренне. Только он ведь тоже очень рискует. Так в раж вошел, что сам не понимает, чего творит, – попрежнему насмешливо промолвил атаман, затем нахмурился и, в свою очередь, строго вопросил: – Ты на рожи тех дворян, которые с ним прибыли, глядел, когда речь зашла о том, кому начальствовать? То-то же, никуда ты не глядел, только лапами своими, словно ветряная мельница, размахивал, а я с них глаз не спускал. Как услышали, что не им начальниками быть, так скривились, словно уксусу хлебнули по целому ковшу. А уж про надежу-государя речь когда зашла, то и вовсе чуть с коней не попадали. Наверняка сейчас сидят да на князя твоего донос сочиняют. Ну да черт с ним, с Новосильцевым, за него пускай жена переживает, ежели она, конечно, есть у безумца эдакого, – досадливо поморщился Кольцо. – Я вот чего боюсь – подведут под монастырь вас воеводы государевы, в первом же сражении на убой пошлют. Уж чего-чего, а жизней человеческих на Москве не принято жалеть. Так что это даже хорошо, что ты там будешь, нюх твой волчий казачкам наверняка немало пользы принесет, – с сожаленьем глядя на Ивана, рассудительно промолвил атаман и, как бы возвращаясь к началу разговора, заявил:
– А осуждать тебя иль отговаривать теперь уж поздно, выбор сделан, все пути назад отрезаны. Честь воинскую свято надобно блюсти. Если б ты сейчас своему слову изменил, я бы первый тебе руки не подал.
– Я знал, что ты меня поймешь, – обрадовался Ванька и, моргнув подернутыми мечтательной поволокой очами, поведал: – Хочется мне, брат, в дальних странах побывать, в больших сражениях, что-то очень нужное всем людям совершить и уж коль погибнуть, так со славой, а не ради вон, вина бочонка или новых сапог. Да и за князем надо присмотреть, – в голосе Ивана зазвучала явная угроза. – Коль обманет иль еще какую пакость учинит – долго не заживется. Ты же знаешь, меня однажды только можно обмануть.
Посидели молча, к вину так и не притронулись, пить обоим расхотелось. Первым, как всегда, молчание нарушил Княжич:
– А ты куда подашься? – участливо поинтересовался он.
– Не знаю, к Ермаку, наверное, – пожал плечами Кольцо. – Это, парень, не нам с тобой чета, настоящий вождь казачий. Замысел у него есть навстречу солнцу, за Каменный Пояс пойти, земли новые искать. Здесь-то, на Дону, не русский царь, так король шляхетский – все одно жить вольно не дадут, – задумчиво промолвил атаман, затем, взглянув на опечаленного побратима, рассмеялся: – Как так-то, Ванька, в бой за веру праведную идешь, а креста хорошего не имеешь, серебряшку на шнурке вон носишь. На-ка от меня тебе на память.
Говоря эти слова, Кольцо снял с себя золотую цепь с православным крестиком и прямо через голову повесил на шею другу.
– Ну ладно, мне пора, да и тебе еще сбираться надо, пистолеты свои аглицкие почистить не забудь, – шаловливо подмигнув, сказал он на прощание. Уже стоя на пороге, атаман сорвал с себя шапку и, вдарив ею об пол, обнял своего верного есаула.
– Как-то все не так, не о том с тобой мы говорим.
– Не кручинься, брат, душою чую – еще встретимся, – заверил его Княжич.
– Тогда бывай. Гляди у меня, в царевом войске-то в воеводы государевы не вздумай выбиться, с тебя станется.
Потрепав курчавый Княжичев затылок, как когда-то на захваченном боярском струге, Кольцо ушел в ночную тьму своим разбойничьим путем.
23Как только атаман удалился, Иван почуял смертельную усталость. Почти бессонная пьяная ночь, волнения, пережитые на круге и при прощании с побратимом, все же дали о себе знать. Не разуваясь, Княжич завалился на ковер, намереваясь лишь малость отдохнуть, но проспал почти что до рассвета. Когда проснулся, тотчас вспомнил о завтрашнем, верней, уже сегодняшнем, выступлении в поход. Первым делом он отправился на Дон купать-поить коня, а заодно умыться, не плескаться ж у колодца из бадьи. Вскочив на своего любимца – белого, тонконогого, необычайной резвости жеребца по кличке Лебедь, Иван помчался к реке и на всем скаку сиганул с крутояра в воду. Плыли Ванька с Лебедем довольно долго, лишь когда на взгорке показался крест, они свернули к берегу. Взойдя на кручу, Княжич ощутил такую слабость, что пришлось прилечь возле маминой могилы. Увидав, как сразу три звезды, ярко вспыхнув напоследок, исчезли в черни небосклона, он подумал:
![Хрисанф Херсонский - Вахтангов [1-е издание]](/uploads/posts/books/39049/39049.jpg)
